Дом-музей Станислава Вецку

Станислав Вецку, художник иллюстратор, с теплотой относился к петухам. Совсем не в том смысле, который представляется от слова «иллюстратор». Станислав Вецку не рисовал их направо-налево, не сажал весь мир на петушиное крыло, словом, к изобразительному искусству петух не имел никакого отношения. Смысл был в том, что «собственный курятник» – как он называл свой ум – населял один единственный петух, в отличие от других умов, битком забитых шумными несушками. Станислав Вецку мог себе это позволить, ведь иллюстрации не требуют полной фантазии, достаточно половины, чтобы представить себе графическое оформление чужой идеи. А про петуха было так – из дневника Станислава Вецку:

«Каждый человек что-то хочет. Кажется, люди готовы все кругом под себя и свои желания переделать. Тот, кто посильнее, переделает много и непременно сделает плохо тому, кто послабее, чем и умножит его страдания».

Вот такой петух. А точнее – пол петуха. Но сначала хочу обратить ваше внимание на первую иллюстрацию: «Даника Драгош в костеле. Ангелы».

Картины Станислава Вецку не смотрели попусту в мир. Они, написанные на досках, складывались боковинами к центру и раскрывая их, посетитель уже как бы участвовал в действии: поскрипывал пол, слабо пахло ладаном, а пальчики маленького ангела, казалось, и в самом деле заставляют орган играть.

Писательница Мальвина Венцлова, делясь своим впечатлением от этой работы, написала статью в «Три коня культуры»:

«Сначала вспоминается костел (его чаще видишь, и дорога к нему поцокивает брусчаткой), потом ангелы: одни заснули на статуях, другие сидят на лавках и листают Евангелие, кто-то из детей пробует орган, и только в самом конце память подходит к Данике Драгош. Даника сидит, не замечая ангелов и ставит разнохвостые закорючки на бумаге – она пишет музыку, как обычно, только в костеле и только когда никого нет, кроме ангелов, конечно.

Орган немного кривится, доставая из металлической руки тот палец, который вечно забывает честный органист, тот палец, который Данике непременно нужно вставить.

- Чистое ля! – не выдержал кто-то из взрослых.

Ребенок дернулся, ушибаясь о свои бемоли. Костел распотрошился. Даника отвлеклась от бумаги и думая, что никто не видит, полезла карандашом в ухе поковыряться.

- Чистое ля... – сказала она. – Может быть, может быть.

Ребенка прогнали и за орган посадили серьезного ангела в очках, пускай он помогает. И то ли от чистой ля, то ли от забежавшего погреться вдохновения, – костел зазвучал, присоединились колокола, смотрительница зажгла свет и вскоре пошли люди».

Экскурсовод дождалась пока все, кто хотел, прочитали вырезку из «Три коня культуры», и продолжила:

Вторые пол петуха Станислава Вецку, касаются его уникальной методики работы со своим воображением.

«В самом деле, разница между проработанной фантазией и реальностью, компенсируется тем, что ум, и так, собственно, принимая все подлинным, умеет сотворить нечто воистину безупречное, лишенное тех досадных моментов, которыми так щедро рассыпается действительность. Да, я живу в воображении (Станислав Вецку выдерживает паузу, наблюдая за реакцией слушателей). Но работа с досками и фантазирование, это не зло, согласитесь. Мне не приходится подминать под себя чьи-то стремления и чью-то волю. Я не пложу боль и отчаяние».

Дом-музей Станислава Вецку, образованный после его смерти любящими родственниками так, в память, очень скоро стал одним из самых посещаемых музеев страны. Людям, измученным страданиями, неудачами, угасающей верой в не сбывающиеся чудеса, хотелось прикоснуться к чему-то простому и определенно настоящему. Этим местом был музей, раскрывающиеся триптихи на досках, и Даника Драгош на них.

Это «Трамвай. Камерный оркестр» – экскурсовод раскрыла работу – «Три коня культуры» отправили эту работу в большой мир, в том числе, благодаря писателю Казимиру Лишинскому. Вот, можете прочесть его заметку:

«Из этой паутины – липкой и всеядной – называемой памятью, легче всего достать красного снегиря трамвая. Почему? Он большой. О нем говорили пару раз. Да и вообще, если разобраться, то он без паутины никак, равно что и паутина без него: ненаселенная пауком (это всего лишь философское допущение), она скатывается в клубок ниток, которые котятами шевелятся в корзине Даники Драгош (она вяжет). А трамвай, по совместительству с паучьей сущностью, катит Данику из порта в центр.

У него, трамвая, своя легенда. У Даники своя. Нитки просто себе шевелятся. А ангелы в трамваях не водятся.

«Или водятся?», – подумала Даника.

Вправо смотреть было без толку, там гнались за ними запыхавшиеся кусты, вечнозеленые, но сердитые, и Даника повернулась влево:

- рыбак уткнулся удочками в потолок, спит вроде;

- на скамейках старушки слушают старичков и вот-вот начнут спорить;

- ребенок оттапливает ладошкой стекло, но не везде – кажется что-то пишет.

«Наверное, он и есть ангел», – Даника решила непременно посмотреть, что ребенок рисует.

- Эту сюда, – сказала одна из старушек, – вот так, пальчиком подержи.

Проснулся рыбак. И никакие оказались это не удочки – пульты нотные оказались. Он встал, следом зашевелились старушки со старичками. Трамвай подъехал к остановке и в открывшиеся двери спешно залетел колокольный звон.

Память очень хочет посадить Данику Драгош в костеле. И чтобы она слушала музыку, где тот самый мальчик, рисовавший на окне, поет Ave Maria, под аккомпанемент камерного оркестра старушек.

- И старичков? – улыбаясь, спросила память.

- Да, и старичков.

- Пусть будет так, – ответила она.

Память любит подробности. А сюжет легко можно менять. Сзади не торопясь двигалась еще одна группа. К воротам подъехал автобус. Кто-то курил на крыльце и слышались слова:

- Тут еще поспорить надо, кто живее: Даника Драгош, никогда не существовавшая, или те, кого мы привыкли видеть.