Fa-mi-re-do Sol – Sol

Catacombae. Cum mortuis

Невидимые кукольники свернули кулисы неба и открылась черная сцена театра.

«Ночь Рождества» – высветили звезды...

... и потянулись-потянулись невидимые ниточки, заставляющие созвездия двигаться: вот, по колено в снегу идут волхвы, навстречу мерцающему огоньку звезды Anser. Оглядывается на них хищная Vulpecula, клацает холодными зубами. А вот и Баба-Яга – семнадцать звезд, из которых семь – мешок с двумя гусями.

...

Она поначалу шептала неразборчиво, потом приноровилась и к шагу быстрому, и к мешку, стала говорить вполне понятно. Гуси – Станислав Каролевич да Иван Никитич, укачавшись за плечом у Яги, полусонно слушали:

- Ты закрываешь глаза с облегчением, что все кончилось. А открываешь с другой стороны мира. И оттуда мир совсем не таков. Солнце там словно притушили – тряпку грязную накинули. И выползает наружу вся скверна и гадость людская. Смотришь оттуда – страшно! – ходят привидения без лиц, с дырами в груди и злые-презлые... Каждый себе на уме. А ум-то как ножичек наточен – себе кусок пользы из каждого вокруг вырезать. И режут-режут друг друга, улыбаясь и прикрывая свои замыслы то вышитым платочком милостыни, то рваной хламидой нищеты, то еще чем – горазды хитрецы на выдумку! Один жалеется, что его Бог обидел, другой, что сирота он безродная, и ждет, чтобы вовремя ножичком резануть и отхватить живой человеченки. Потому и страшные все такие, калеченные.

Гуси завздыхали. И цыгана золотозубого припомнили и лицедеев давешних. Все вроде сходится. Права Баба-Яга, есть ей вера.

- Тот мир, – продолжала Яга, – навроде катакомб со стенами толстого мутного стекла. В самой катакомбе пусто – мало кому охота там надолго оставаться. А сквозь стены, прежняя, оставленная жизнь светится. Смотришь в стекло и видишь мертвечину смрадную... тут еще поразмыслить можно, кто кого мертвее. Мертвость, думаю, – это состояние души, а не тела. Вот так. Ходила я, принцы мои, бродила по той катакомбе, диву дивилась на то, как раньше ничего не знала, не понимала. А потом, на берегу тамошней реки, повстречала лодочника. Старый человек... точнее, дух, конечно же. С ним-то мы, поди, лет сто проговорили и о том и о сем. Это он меня убедил вернуться и понемногу людям поведать, что тут на самом деле происходит.

Иван Никитич от неудобства сидения в мешке кромешно задеревенел всеми конечностями. Двинулся неловко и придавил Станислава Каролевича. Начался за плечами у Яги переполох, и покуда она мешком тихонько об землю не стукнула в воспитательных целях, гуси не унимались. А как стукнула, то те сразу поумнели – устроились как-то и давай дальше слушать:

- А лодочник говорил так: «Знаешь старые сказки? – говорил – Вот-вот, то были времена, когда люди жили настоящую жизнь. А после – говорил – после прилетел из-за тридевять земель Змей-Горыныч – так его в народе прозвали, а всамделишно никто и не знает, что это за зверь был. Сжег он всех и вся своим полымем. И все-и вся тут же очутились у лодочника в лодке, значится. С тех самых пор – говорит – настоящей жизни в нас ни на грош – в лодке мы плывем, от прежнего бытия к новому». Так-то вот, братцы-принцы.

Гуси засоглашались, головами закивали. Но тихонько, чтобы не быть вновь о землю тюкнутыми.

- А мне лодочник вот что сказал: «Ты – сказал – теперь всю правду знаешь и ступай назад, из катакомбы в мир жить. Будешь – сказал – Баба-Яга. А оттого, что мертва была, прозовут тебя "Костяная нога". Но ты смирись. Гусей вот – сказал – найдешь, сразу мне неси, потому как нисколько это не гуси, а напротив – принцы в гусиной шкуре. Мы их назад обернем и все наладится». Ну... собственно, и весь сказ.

…

И музыка играет; только так – полупрозрачно и торжественно – не иначе может звучать небо. Vulpecula кидается на волхвов, и те бьются с ней сверкающими клинками, оставляя в глубине веков символы, читаемые звездочетами. «Звезды настолько вечные, насколько мы можем представить себе вечность – это их, звездочетов, слова – а вечность не вмешивается в движение, ей не нужны непоколебимые величины победителей».

Так будет всегда: звезда Anser, волхвы, Vulpecula и ожидание чуда. И каждый год мы опять создаем его усилием веры, и кто знает, может однажды кончится вечность и чудо распахнется над нами новым небом – близким и справедливым.

И мир забудет ложь,

как будто руки

теперь важней, чем нож,

чья острота царила в мыслях

тысячелетья. Остались муки

памяти, но в памяти нет смысла.

https://www.youtube.com/watch?v=vKUg_5T0fwk&list=PL02Qx08mTLN32dhCfjAHxCYQ_276oPi-f&index=9